Гулял Рыжий петух по пространству и увидел Синюю рыбу. Живую, но почему-то на суше. «На земле, — думает, — она беспомощная. Значит, добыча». Запрыгнул Рыбе на спину и сообщил ей об этом. «Какая же я добыча? — улыбается Синяя рыба. — Ты что, знамений не видишь?» — «Вижу, — согласился Петух. — А что они означают?» — «Вот и подумай, — говорит Рыба. — Чтобы самому добычей не оказаться». Подумал Петух. И на всякий случай отправился восвояси по пространству.
Один восточный идол никаких подношений не принимал, кроме бананов. Очень любил их созерцать. Сам был золотом покрыт, и бананы ему золотыми казались. Но вот однажды поднесли ему незрелые бананы, зелёные, и он так разозлился, что сам весь позеленел. Пришли прислужники, увидели, что золотой идол зелёным стал, испугались его гнева. Тут же принесли самые лучшие бананы. «Ладно, — думает идол. — Не буду никого наказывать. Даже хорошо, что я зелёный. Взглянут — и затрепещут».
Захотелось Чёрному петуху приключений. Решил он хотя бы забраться на холм. А на вершине холма встретил Сиреневую рыбу. Пожалел её. «Сейчас я тебя спасу, — говорит. — Лапами ухвачу, крыльями взмахну, к морю снесу». «Да ладно тебе, — усмехается Рыба. — Гляди, какой ливень начинается. Холмы затопит, меня подхватит, в море унесёт. Хочешь, залазь мне на спину, я тебя к незатопленным местам доставлю». — «Спасибо, — обрадовался Петух. — Мне как раз приключений хотелось». — «Да я тоже не просто так здесь оказалась», — мечтательно сказала Сиреневая рыба. И стали они дожидаться, пока ливень холмы затопит.
Стояли в комнате на полке три глиняных лошадки. Скучно это — на полке стоять. Сговорились они и ускакали в открытое окошко. Выбрались на свободу, на простор, а тут гроза началась. «Ой! — испугалась одна лошадка. — Сейчас мы размокнем и погибнем». — «Нет, — заржала другая, — мы же в печи обожжённые, с нас только краску смоет». — «Даже если бы необожжённые, — добавила третья. — Мы ведь из глины, и под копытами нашими — глина. И всюду вокруг — глина. Так что нечего нам беспокоиться. Просто теперь мы — свободная глина! Поскакали дальше!..»
Чудовище по имени Страх-и-Ужас захотело завести ребёнка, а подходящую чудиху не нашло. «Я тебе помогу», — сказал знакомый волшебный художник, который с чудищами дружил. Нарисовал он для Страха-и-Ужаса очень даже симпатичное дитя на табличке из специальной глины. Захочет дитя погулять — соскакивает с таблички и гуляет. Обрадовалось чудовище, только вот дитя уходить к нему отказалось. «Что ты, папочка, — говорит. — Мне среди картин интереснее жить. Все мною любуются. А вырасту, шерстью обрасту — пугаться будут». Так и жило на табличке, когда гулять не убегало.
Двум деревьям удалось… ну, не то чтобы совсем в людей превратиться, но похожий облик принять. Пошли они в город, а там на них пальцами тычут: «Глядите, — кричат, — деревянные люди!..» Обиделись человековидные деревья, развернулись и отправились обратно в лес. «Там к нам лучше относятся, — думают. — Среди обычных деревьев человеческое в нас заметнее». Смотрят, а навстречу ещё одна деревянная фигура движется. Что ж, каждому хочется в городе побывать.
Дети умеют говорить с животными, даже ненастоящими. Вот Надя и разговорилась с каменным львом. «Тебе, Лёва, очень много лет, а мне всё-таки мало. Расскажи, пожалуйста, как жить, чтобы лучше, а не хуже». — «Главное — не закаменеть раньше времени, — сказал лев. — Чем живее живёшь, тем лучше». — «Всё равно все умирают, — вздохнула Надя. — Только каменные остаются». — «Это только снаружи так выглядит, — отозвался лев. — Мы, каменные, часто общаемся с теми, кто успел живизны набраться и по мирам путешествует. Сюда тоже заглядывают, но их не видно». — «Так я и думала!» — обрадовалась девочка и побежала жить как можно живее.
Поставили в кувшин букет цветов, он постоял несколько дней — и увял, как обычно бывает. Но букет и увядший был хорош. Может, даже ещё лучше. И так кувшин за него огорчился, что разбился на несколько кусков, тем более что воды уже не было. Стоит разбитый, но форму хранит. Само пространство, узрев увядший букет в разбитом кувшине, так взволновалось, что раскололось на части… И открылось за ним Великое Пространство. И вошли туда увядший букет в разбитом кувшине в расколотом пространстве, и остались навсегда. Потому что даже всё увядшее, разбитое или расколотое там живёт, не исчезая…
Очень хотела Рия стать волшебницей, но перепутала, не на те курсы пошла. Выдают ей диплом, а там написано: «Специальность — ведьма». — «Нет, не буду ведьмой!» — воскликнула Рия и тут же диплом порвала. Что тут началось!.. Все однокурсники и преподаватели приняли злобные обличья, привязали Рию к столбу и костёр сложили. Хотели зажечь, а огонь сам загорелся, засветился. Только не в костре, а вокруг девушки — словно она святой стала. Испугалась нечисть, разбежалась. Верёвки отпали, сошла Рия на землю, радуется: «Всё же кой-чему научилась. Теперь поищу, где на добрых волшебниц учат. Так, чтобы без обмана».
Несколько молодых креветок обнаружили у себя на дне старинную амфору. Знакомая черепаха поведала им, что ей прабабушка рассказывала о том, что жили на берегу древние греки, лепили амфоры и устраивали Олимпийские игры. Тут же креветки объявили свою Олимпиаду. Раздобыли красный полупоплавок для водобола, выгородили игровое поле затонувшими сетями, да и другие виды спорта придумали. Смотрела на них черепаха и улыбалась. «Будет и мне теперь что рассказать правнукам», — радовалась она.
Переделали власти овощехранилище в тюрьму. Никто не заметил, что в одной камере остался артишок. Ему в хранилище-то не слишком нравилось, а уж в тюрьме… «Да ещё людей сюда сажают, — подумал он. — Это никуда не годится. Надо что-то делать». А что овощ может? Только расти. Вот артишок и стал расти изо всех сил. Вырос больше своей камеры — и затрещала тюрьма по швам. Скоро одни развалины остались. А артишок, между прочим, рекордсменом оказался, на овощную выставку попал и там первое место занял.
Одно миловидное привидение — красотка Алалия — было вполне довольно своей привиденческой судьбой. Никто тебя не замечает, кроме других привидений. Сквозь любые двери и стены можно просочиться. Знай, наблюдай за людьми — словно бесконечный сериал смотришь… И вдруг однажды видит Алалия что-то невообразимое, уродливое, всё в огненных бородавках. Никто его не видит, даже другие привидения. «К-к-кто т-т-ты?» — спрашивает Алалия. «И ты такой станешь! — хохочет нечто. — Я привидение для привидений! У-у-у!..» Испугалась Алалия и огорчилась. Привидением быть согласна, а вот уродиной… А-а-а!..
Одному пугалу мальчишки-озорники сделали голову из черепа, который стащили в школе, от учебного скелета. Радо пугало обновке, челюстью клацает, глазницы таращит. Ночью кто его увидит или в грозу — страх, да и только. Слабонервные в обморок падали. Да и сами мальчишки боялись мимо такого страшилища пройти. Стали потихоньку люди из деревни уезжать, пока совсем никого не осталось. Зато птицы к пугалу привыкли и всё вокруг клевали, что могли. А когда склевали — и прилетать перестали. Осталось пугало в пустынном одиночестве. Самого себя бояться стало. Только убежать не может.
Художник Капт любил бывать на археологических раскопках. Приходил и смотрел на всякие древности, только что из земли добытые. И очень хотелось ему узнать, о чём они между собой шушукаются, что вспоминают. Но разве они позволят себе это при людях?.. Поэтому нарисовал Капт на глиняной табличке свой портрет и незаметно положил вечером среди находок. Утром зашёл за табличкой, забрал её к себе — и столько всего узнал от себя самого!..
Появился на свет новый ангел. Огляделся — а крылья у него чёрные. Но выяснять, в чём дело, было некогда, его тут же к новорожденному приставили, хранителем. Рос его подопечный, умный такой мальчик был, вот ангел и думает: «Спрошу-ка я у него, в чём дело с моими крыльями». А мальчик в ответ засмеялся: «Ты же не удивляешься, что у меня волосы чёрные. Вот и о крыльях своих не беспокойся. Ты ведь здорово летаешь, всегда успеваешь меня защитить». Послушался ангел, перестал беспокоиться… Через много-много лет, когда пришло время провожать душу мальчика в иной мир, прилетел ангел к нему — и оба рассмеялись, посмотрев друг на друга. Теперь и волосы были белыми, и крылья…
Жили-был две обычные птицы. Надоело им быть обычными. Раздобыли они какое-то зелье — и превратились в загадочных колдовских птиц. И тут же, естественно, в колдовской мир попали. Идут гордой походкой, важность их распирает. А вокруг много необычных существ — колдовской барашек гуляет, навстречу колдовской ёжик идёт. Никто на птиц внимания не обращает. «Эй, поосторожнее! — крикнули они ёжику. — Мы не простые птицы, а колдовские». — «Подумаешь, — фыркнул тот. — Все тут колдовские. Были бы вы обычными — многие собрались бы на вас поглядеть». Переглянулись птицы и стали думать, где бы обратное зелье раздобыть.
Слепил грузинский гончар вазу для фруктов в виде мальчика с блюдом на голове. Самому понравилась ваза, и оставил он её у себя. Зашёл как-то к нему странник. Мастер стол накрыл гостеприимно, там и ваза с апельсинами стояла. «Мальчик как живой, — заметил странник. — Может, пусть и живёт?» Мастер только кивнул удивлённо. Странник посохом прикоснулся — мальчик и ожил. «Ну, теперь учись у отца его искусству», — произнёс странник и исчез. Разумеется, мальчик отличным гончаром со временем стал. А вот апельсины терпеть не мог.
Тысячи лет, десятки тысяч лет противился Дикий Бык охотникам. То они его окружаю, то он их преследует — всякое, всякое бывало… И вдруг однажды Главный Охотник что-то почуял одновременно с Диким Быком. «Всё, кончились наши радости, — охнул охотник. — Экспедиция близко». И точно: вошли в пещеру учёные спелеологи. Тут же все замерли — и бык, и охотники — как положено всем наскальным. А когда учёные, нафотографировавшись, ушли, Главный Охотник строго приказал: «Запомните все, кто где стоит и в какой позе. Мы теперь первобытное искусство, следить за собой надо. Чуть что — все по местам!» И — снова началось!..
Одно гиперпространство любило дурачиться. Немало загадок оно загадало людям, перебрасывая их туда-сюда… Однажды вздумало позабавиться с юным вундеркиндом Гроном. То в какую-нибудь экзотическую страну забросит, то в какую-нибудь невообразимую эпоху. А Грон знай себе записи в блокноте делает. Наконец записал, что хотел, и говорит прямо гиперпространству: «Всё, я тебя вычислил, поэтому разговаривать с тобой могу. Ты, хоть и гипер, но просто супер! Отправь-ка меня теперь сюда, — и пишет пространственно-временные координаты… — Теперь сюда… Теперь сюда…» Умаялось гиперпространство, взмолилось: «Всё, последнее желание — и хватит!» — «Ладно, — нехотя согласился Грон. — Дай напоследок мою нобелевскую речь послушать».
Пришёл художник на рынок, веник купить. Смотрит: у продавца два веника стоят — торжественно, как букеты проса. Вдруг один веник говорит другому: «Правильно этот человек думает. Мы ведь и есть букеты проса. Замечательного умного проса!» — «Какая разница, что он думает, — отвечает второй веник. Всё равно нас купят и ткнут головой в грязный пол. На интеллект и внимания не обратят. Этот хоть слышит нас, чуткий. Другим-то и слуха не хватает…» Ещё о чём-то интересном они говорили, но художник уже не слушал, достал блокнот и стал зарисовывать разговорчивых веников. А себе швабру приобрёл.
Как это существо проросло из какой-то книжки, непонятно. Но думать оно умело, поэтому прежде всего голова и выросла. Захотелось ему попрыгать — птичьи лапки возникли. Прислушалось: что вокруг творится? — и сразу ухо появилось. На всякий случай оно себе руку отрастило и трезубцем обзавелось, вдруг защищаться придётся? или даже нападать?.. А что же дальше делать?.. Почесало странное существо единственной рукой в единственной голове и решило, что вполне жить можно. Так и живёт.
Всем нам свойственно увлекаться. Вот и три молодых волны увлеклись — и перелетели дальше, чем надо, чтобы остаться в своей стихии. Оказались на набережной, среди людей. Там весело, развлечения всякие, аттракционы… Им, молодым, всего хочется попробовать. Только под утро опомнились, поглядели друг на друга и ужаснулись, что забыли, кто они и откуда. Совсем на людей стали похожи… Повернулись к морю, лица от стыда огнём горят, просятся обратно. Примет ли их море?.. Хорошо, что многое в жизни поправимо.
Встретились однажды два существа. Никак их больше не назвать, потому что не подходили они под известные виды, роды и породы. Одно было похоже на корягу, другое на памятник кошке, но не были это ни коряга, ни памятник, ни кошка. Удивились они друг другу. И обрадовались, что есть на свете ещё кто-то невообразимый. Коряговидный осмелился даже нежно прикоснуться к кошкоподобной. И тут вдруг — раз! — что-то незаметное их осенило… Так и не расставались с тех пор эти два существа, созданные не для вида и рода, а просто друг для друга. Как бы их ни называли.
Жил-был Птенец. В уютном гнезде жил. Любимым был. Да только птенцы так устроены, что он всё мечтал научиться летать и оказаться в мире-за-гнездом. Когда один оставался, вылезал из гнезда на ветку, но это же совсем рядом, миром-за-гнездом не считается. А попробовать полететь боязно. Наслушался он историй об этих слётках, которым ни улететь, ни обратно вернуться… Вдруг слышит голос Листка, на котором покачивался: «Подожди, Птенец! Пока я тебе опорой могу служить, летать рано. Тебе всё вокруг подскажет, когда пора. Набирайся пока внутренних сил, чтобы со внешними сладить». Успокоился Птенец и стал читать птичьих философов.
Немало сил потратило Перекати-поле, чтобы умелым путешественником стать. Но то и дело слышало: «А, обычное перекати-поле. Много вас по миру шатается — куда ветер подует». И решило Перекати-поле стать совсем особым, не как все. Уже не просто по полям каталось, а по дорогам и просекам, по холмам и горам. Пока однажды не выбралось к морю. Взглянуло на синий простор и воскликнуло: «Вот где я научусь быть собой!» Ринулось в море — и через много-много дней оказалось совсем на другом берегу. Всего навидавшееся, всё преодолевшее, насквозь просоленное, ни на одного из своих собратьев не похожее… Даже называть его стали уважительно: Переплыви-море.
Припозднилась Птичка, не успела к ночи до своих мест добраться. Видит: заброшенная башня. Залетела в окошко, устроилась поспать. Только задремала, чувствует — что-то липкое прикасается. Встрепенулась Птичка, хотела взлететь, а вокруг пауки кишмя кишат, посмеиваются: «Уж мы тебя запаутиним… И не с такими справлялись…» Стараются всё новыми паутинками обкрутить. «Ах так! — воскликнула Птичка. — Хотите меня в своём паучьем мире оставить? Нет уж, придётся вам в моём побывать!..» — и рванулась изо всех сил наружу, вместе с пауками на прилипших паутинках… Непросто им было в полёте от Птички отлипнуть. Тоже, небось, припозднились, возвращаясь обратно в свой мир.
Познакомился художник на юге с ящерицей. «Давай тебя нарисую», — предлагает. Та согласилась, изящную позу приняла и приговаривает: «Не забудь мандаринное дерево изобразить, под которым мы встретились». Дерево не дерево, а ветку художник нарисовал. Да ещё гладиолус добавил — от радости, что такая удачная натура попалась. На следующий день ящерица снова приползла позировать. «Я твоей музой буду, — предупредила она. — Только не забудь мандаринное дерево изобразить». Теперь художник добавил другой цветок, увядший. А на следующий день домой уехал. А ящерицу он и на других картинах иногда рисовал. Но уже по памяти.
Украсили одно необычное здание мозаичными картинами, и осталось много-много неиспользованных мозаинок. Судили-рядили они между собой и задумали соединиться в человека. Составили Мозаичного гражданина, вполне приличного, даже интересного: ведь лучшие мозаинки в нём участвовали. Пошёл Мозаичный гражданин по городу гулять — и ничего, человек как человек. Всё было хорошо, пока какой-то неразумный ребёнок не спросил вдруг у Мозаичного гражданина: «Ты кто?». Не был готов он к такому коварному вопросу. Каждая мозаинка умела лишь за себя отвечать. Не выдержал напряжения Мозаичный гражданин и рассыпался. Дети долго ещё мозаинками играли…